Никола Фламель
Во Франции всегда было много алхимиков, много их и сегодня. Но никто — даже современный адепт Фюльканелли — не добился такой славы, как Никола Фламель. В многолюдном квартале, окружающем церковь Сен-Жак-ла-Бушери, вплоть до начала ХIХ века сохранялись живые воспоминания об этом мелком ремесленнике; традиция сохранила даже имя его жены, госпожи Перенеллы. Да и в наши дни в Париже можно обнаружить запечатленные в камне зримые следы его неслыханной щедрости и баснословного состояния.
Что из себя представлял Фламель? Полагают, что родился он около 1330 года, недалеко от Понтуаза, в довольно бедной семье, но ему тем не менее удалось получить неплохое образование. Уже в юном возрасте он будто бы отправился в Париж, чтобы стать писарем. Его мастерская располагалась сначала возле кладбища Невинных младенцев; несколько лет спустя он вместе с собратьями по ремеслу перебрался под своды церкви Сен-Жак-ла-Бушери1. В эти годы он вступил в брак с немолодой женщиной, успевшей дважды овдоветь и обладавшей некоторым достатком. Лишь тогда Фламель сумел завести две мастерские: одну для себя. вторую для своих переписчиков и учеников. Однако это не дает никаких оснований считать его богачом! Такого тесного помещения, где он на протяжении всей жизни занимался своим ремеслом, в наши дни уже не встретишь — напоминают его разве что некоторые лавчонки Латинского квартала, более сходные с прихожей, чем с магазином. Через несколько лет, благодаря приданому госпожи Перенеллы м ее вошедшей в поговорку бережливости, писарь приобрел небольшой домик, стоящий напротив его мастерской. Это также не означает богатства; существует составленный через несколько лет после свадьбы нотариальный акт, согласно которому супруги завещали друг другу свое имущество — по тем временам чрезвычайно скромное.
Итак, Фламель стал женатым человеком и, заключив весьма разумный брак, получил возможность перейти в разряд мелкой буржуазии. Герметическая философия совершенно его не интересовала, он думал только о том, как бы заняться книготоргов-лей. Этот новый для него род деятельности и стал причиной знакомства с алхимическими сочинениями, которые он либо продавал, либо брал на переписку; — с этим и связан знаменитый сон, послуживший отправной точкой для его карьеры адепта. Об этом сне позднее расскажет он сам. Ему явился ангел, державший в руках книгу в медной обложке, и, показав форзац, произнес: «Фламель, посмотри внимательно на эту книгу, ты в ней ничего не понимаешь, как м многие другие, но в один прекрасный день ты увидишь то, что никто не смог бы разглядеть». Потом видение исчезло, но память об этом необыкновенном сне писарь сохранил на долгие годы,
Воспоминание внезапно обрело плоть, когда Фламелю попалась в руки очередная алхимическая книга. Вот как он описывает это в своем труде «Толкование иероглифических знаков» («Explication des figures hieroglyphiques»): «Тогда я, Никола Фламель, писарь, после кончины родителей моих зарабатывающий себе на пропитание искусным почерком моим, а также составлением; описей и счетов между опекунами и несовершеннолетними, за два флорина приобрел книгу весьма древнюю и изрядно большую. Была она не из бумаги и не из пергамен-та, подобно другим, а из коры (как показалось мне) молодых деревьев. Обложка ее была из гладкой меди, украшенной всяческими символами, буквами и странными фигурами, и я решил, что это, должно быть, буквы греческие или какого-то иного древнего языка. Я не мог прочесть их, но уверен, что это были буквы не латинские и не галльские, в коих мы кое-что смыслим. Внутри же листочки из коры были с великим тщанием исписаны кончиком железного пера; это были прекрасные, весьма четкие, ярко раскрашенные латинские буквы.
В ней было три раза по семь листов: так они были обозначены цифрами в верхнем углу, причем седьмой всегда был не с буквами, а с рисунком. На каждом первом листе изображались плеть и проглатывающие друг друга змеи; на втором — крест с распятой на нем змеей; на последнем, седьмом — пустыня, посреди которой было несколько прекрасных источников, откуда в разные стороны расползались змеи. На первом листке было написано заглавными золотыми буквами: «АВРААМ ЕВРЕЙ, КНЯЗЬ, СВЯЩЕННИК, ЛЕВИТ, АСТРОЛОГ И ФИЛОСОФ, ПРИВЕТСТВУЕТ ЕВРЕЙСКИЙ НАРОД, БОЖЬИМ ГНЕВОМ РАССЕЯННЫЙ СРЕДИ ГАЛЛОВ».
Затем следовали всяческие поношения и проклятия (со словом MARANATHA, которое часто повторялось) в адрес любого, кто кинет на книгу сию взгляд, не будучи жрецом или писарем».
По собственному признанию, Никола Фламель мало что понял в прочитанном. На первом листке находилось только приведенное выше заглавие, на втором — обращение к иудеям, третий же был посвящен трансмутации металлов, которая рассматривалась в качестве основного средства уплатить подать, наложенную римскими императорами. Текст, описывающий способ получения философского камня, казался довольно внятным, но в нем ничего не говорилось о том, что такое первичная материя и где ее берут; этим характеризуются все герметические сочинения. Сведения о первичной материи содержались на четвертом и пятом листах, где были изображены очень красивые раскрашенные фигурки без всяких поясняющих надписей. Фламель уточняет, что фигурки эти действительно обозначали искомую первичную материю, но понять их мог бы лишь тот, кто уже освоился в алхимическом искусстве, сам же он в то время не увидел в них никакого смысла.
Я тщательно изучил эти иероглифические символы и должен признать, что не сумел постичь намерений их авторов, как это было и в случае с «Безмолвной книгой» («Mutus Liber»), а также с другими, чисто аллегорическими сочинениями. Даже когда я знаю, что именно символизирует та или иная фигура, мне кажется вполне оправданным использование совсем других символов, поскольку у каждого из них имеется по меньшей мере несколько различных значений.
Что касается текста книги, то нам придется довольствоваться малым, поскольку Фламель проявил на сей счет большую скрытность1 и объяснил это так: «Я умолчу о том, что было написано на прочих листках прекрасным и четким латинским языком, иначе Господь накажет меня; я совершил бы большее злодейство, нежели тот, кто сказал (как утверждают), что ему хотелось бы, чтобы у всех людей мира была одна голова, дабы мог он срубить ее одним ударом».
Став обладателем алхимической книги и исполнившись убеждения, что ему предстоит осуществить вещий сон, Фламель принялся изучать текст и фигурки Авраама Еврея. Это продолжалось мно-гие месяцы, даже годы — без какого бы то ни было намека на продвижение вперед. Впрочем, кое-что изменилось: госпожа Перенелла догадалась, что у мужа появился некий секрет, и тогда Фламель приобщил ее к своим изысканиям, причем она ревностно ему помогала, а от соседей хранила все в тайне. Итак, Фламель, вдохновляемый женой и свято уверенный втом, что исполняет Божью волю, продолжал свои поиски, но — безрезультатно.
Возникает вопрос: почему писарь, несомненно, знакомый со многими образованными людьми, не
стал распространяться о своей находке и не обратился к кому-либо за помощью. На это есть по меньшей мере одно чрезвычайно убедительное объяснение, о котором мы уже упоминали. Дело в том, что как раз в это время алхимия была лишена ореола святости: в 1317 году папа Иоанн XII обрушился на эту науку в булле Spondent partier2.Приведем точный ее текст: «Алхимики обманываютнас и обещают то, чего у них нет. Почитают они себя мудрецами, но падают в пропасть, которую приуготовляют для других. Смехотворным образом мнят они себя сведущими в алхимии, но доказывают невежество свое тем, что ссылаются на писания древних авторов; не могут обнаружить то, чего древним не удалось открыть, однако же почитают возможным найти сие в будущем. Выдавая поддельным металл за истинные золото и серебро, произносят они при этом слова, которые ничего не означают. Невозможно более сносить дерзость их, ведь сим способом изготовляют они фальшивые монеты и обманывают народ. Мы повелеваем, чтобы все эти люди навсегда покинули наши края равно как и те, кто заказывает таковым золото и серебро, или сговаривается с мошенниками давая им деньги за таковое золото. Дабы наказать их, приказываем мы отобрать у них подлинное золото в пользу бедных, Создающие фальшивое золото или серебро лишены чести. Если у тех, кто преступил закон, недостает средств для уплаты означенного штрафа, наказание может быть заменено другим. Если среди алхимиков найдутся люди церковного звания, пусть не ожидают помилования, ибо будут навсегда лишены сана своего».
Заметим, кстати, что в те времена ни для кого не было секретом, что папа Иоанн XXII сам занимался алхимией: после смерти своей он оставил такие неслыханные богатства, что в их герметическом происхождении никто не усомнился. Кроме того, ему приписывают авторство трактата «Искусство трансмутации» («Ars transmutatoria»), однако здесь полной уверенности нет.
Вернемся к Фламелю, который в результате усердного изучения книги Авраама Еврея познал суть магистерии за исключением одного пункта первостепенной важности, постоянно от него ускользающего. Речь идет о первичной материи. Между тем ангел больше не появлялся и Фламель, вполне справедливо полагая, что предпочтительнее воззвать прямо к Богу, нежели к его святым, обратил к небесам следующую молитву, текст которой приводит Манже в своем «Собрании химических редкостей» («Bibliotheca Chemica Curiosa»): «Господь Всемогущий и Вечный, Отец светоносный, от коего исходят все
Но божественное откровение не снизошло на Фламеля — по крайней мере в осязаемой форме. Тогда упавший духом писарь решил показать некоторые из скопированных им фигурок лиценциату медицинских наук, которого звали мэтр Ансельм. Будучи страстным поклонником алхимии, тот пожелал увидеть книгу, откуда были извлечены столь замечательные фигурки, и нашему писарю пришлось всячески изворачиваться (а затем, несомненно, каяться во лжи на исповеди), чтобы уверить собеседника своего в том, будто у него есть только рисунки, без какого бы то ни было поясняющего текста. Мэтр Ансельм понимал в символах Авраама не более Фламеля, однако взял на себя смелость толковать их. И эти объяснения совсем сбили с толку несчастного Фламеля, который рассказывает об этом так: «Вот почему в течение двадцати одного года совершил я тысячу опытов с огнем, но без всякой крови, так как почитаю сие злодейством и низостью. Ибо в книге моей говорится, что философы называют кровью минеральный дух, который имеется во всех металлах, а особенно в солнце, луне и меркурии, к соединению коих я всегда стремился». Кровь поминается здесь по той причине, что мэтр Ансельм, подобно многим суфлерам, путал алхимию с магией, отчего и дал совет смешать жидкую ртуть с чистой кровью новорожденных младенцев. К счастью, Фламель, будучи человеком мудрым и добрым, не поверил в это и полностью отверг преступные рецепты невежественного советчика.
Наконец явилось и откровение — быть может, это действительно был божественный промысел. Фламель понял, что никогда не сможет разобраться с книгой самостоятельно, а потому решил сделать копию и посетить те края, где жили ученые мужи, принадлежавшие к нации Авраама, иными словами, евреи. Тогда в Испании, в частности в окрестностях Сантьяго де Компостелло, было несколько знаменитых синагог. Фламель, естественно, объявил, что намерен отправиться в паломничество.
Итак, мы снова встречаемся с паломничеством к святому Иакову, которое прежде совершил Раймунд Луллий, а впоследствии также и Василий Валентин, — если верить его собственному утверждению. Здесь стоит прислушаться к словам такого искушенного алхимика, как Фюльканелли. Вот что он пишет в первом томе своих «Философских приютов» («Demeures philosophales»): «Подобные аллюзии помогают осознать ошибку многих поклонников оккультных наук, которые буквально толковали чисто аллегорические сочинения, созданные с намерением что-то открыть одним и утаить от других. Даже Альбер Пуассон угодил в эту ловушку. Он поверил, будто Никола Фламель, оставив жену свою Перенеллу, мастерскую и книги с рисованными миниатюрами, действительно исполнил данный перед алтарем приходской церкви Сен-Жак-ла-Буше-ри обет и отправился в пешее паломничество по иберийским дорогам. Но мы искренно убеждены и готовы в этом ручаться, что Фламель никогда не покидал подвала, где пылали его печи. Любой из тех, кому известно, что именно символизируют посох, калебаса и шнур на шляпе святого Иакова, подтвердит истинность наших слов. Уподобляя себя материалам, которые им использовались и избрав внутренний агент в качестве образца? великий адепт соблюдал правила философской дисциплины и следовал в этом своим предшественникам».
Фюльканелли хочет сказать, что в рассказе Фламеля о паломничестве речь на самом деле идет о первичной материи, а в пережитых им приключениях аллегорически изображаются различные манипуляции с этой материей в процессе магистерии. В легендарной версии V путешествия в Галисию один факт выделен с особой четкостью: по исполнении своего обета в Сантьяго де Компостелло Никола Фламель на обратном пути будто бы заболел и вынужден был задержаться в городе Леоне. По совету одного торговца из Болоньи он обратился за помощью к еврейскому врачу, мэтру Канчесу. В беседе тот обнаружил такие познания в еврейской каббале, что Фламель показал ему фигурки из своей книги. Тогда врач якобы воскликнул, что это сочинение раввина Авраама «Аш Мезареф» («Asch Mesareph»), которое считали утерянным безвозвратно, — и предложил Фламелю сопровождать его в Париж. Но добрались они только до Орлеана, где мэтр Канчес внезапно скончался, так и не открыв Фламелю врата познания. Эта аллегория представляет собой довольно прозрачное описание гибели первичной материи, что является необходимым отправным пунктом для реализации философской магистерии.
Я не разделяю уверенности Фюльканелли в том, что Фламель никогда не покидал своих печей. Вместе с тем это паломничество к святому Иакову вполне можно толковать как своеобразную инициацию: писарю в течение многих лет не удавалось раскрыть тайну первичной материи, и весьма вероятно, что его направил на истинный путь другой адепт, скрывающийся под именем мэтра Канчеса, — настоящее его имя осталось нам неизвестным. В таком случае «путешествие» предупреждает о необходимости инициации, а также являет собой аллегорический modus operandi.
Итак, Никола Фламель получил наконец недостающие ему знания, открыв, в частности, тайну пресловутой первичной материи. И вновь приступил к работе„ но сумел завершить ее только через три года после возвращения из «паломничества». Как мы убедимся в последнем разделе этой книги, три года — это и есть нормальная продолжительность магистерии,— если используется влажный путь, — поэтому указанное Фламелем время; представляется мне еще одним доказательством его правдивости, Но давайте послушаем теперь его рассказ о том, каким образом и при каких обстоятельствах он обрел философский камень: «В конечном счете я нашел искомое, сразу же опознав его по сильному запаху. Получив его, я легко совершил магистерию; потерпеть неудачу я не смог бы, даже если бы захотел, ибо знал теперь, как изготовляются первые агенты, так что мне оставалось лишь во всем следовать указаниям моей книги.
В первый раз сделал я проекцию на ртуть, обратив примерно полфунта ее в чистое серебро, превосходящее по качеству рудниковое, в чем я убедился, взяв собственную пробу и отдав его на испытание нескольким другим людям. Это произошло 17 января, в понедельник, около полудня, в моем доме, в присутствии одной лишь Перенеллы, в год 1382-й от искупления рода человеческого. Затем, по-прежнему следуя указаниям книги, совершил я проекцию с красным камнем и примерно с таким же количеством ртути, и при сем вновь была только Перенелла, и случилось это в двадцать пятый день апреля того же года, около пяти часов вечера, когда произведена была мною доподлинная трансмутация в чистое золото, гораздо лучшее, чем обыкновенное, более мягкое и гибкое. Истинную правду говорю, трижды произвела таковую операцию с помощью Перенеллы, которая понимает в этом не меньше меня, поскольку неустанно мне помогала, так что могла бы и одна сие предпринять, если бы захотела»,
Именно в этом, 1382м году начинает ощутима расти материальное благополучие Фламеля. Всего за несколько месяцев он приобрел только в Паррэше около тридцати домов и земельных участков, построил несколько часовен и больниц. Кроме того, он возвел портал церкви святой Женевьевы и пожертвовал значительную сумму на учреждение сообщества Трехсот, которое вплоть до 1789 года устраивало ежегодный крестный ход к церкви Сен-Жак-ла-Бушери, чтобы вознести благодарственную молитву Никола Фламелю. В собственном его приходе, Сен-Жак-ла-Бушери, было обнаружено около сорока надлежащим образом оформленных актов дарения, из которых можно заключить, что скромный писарь раздарил целое состояние. Наконец, на его средства было благоустроено кладбище Невинных младенцев, чрезвычайно модное в то время место погребения, а также место прогулок, где влюбленные назначали друг другу свидания, поскольку никого не пугала громадная статуя смерти, возвышавшаяся над могилами. Фламель распорядился нарисовать на четвертой арке кладбища Невинных младенцев те самые иероглифические фигуры, которыми была украшена книга Авраама Еврея. На многих из созданных Фламелем памятников было вырезано его изображение с чернильницей и пером в руках. Некоторые из этих изображений сохранились вплоть до XIX века.
Внезапное обогащение Фламеля, как ни старался он утаить его от соседей, не осталось незамеченным. Хотя он был всего лишь мелким ремесленником, не имевшим никакого влияния или знакомств в высшем обществе, слух о его богатствах достиг ушей короля Карла VI — верный признак того, что современникам они казались баснословными. Королевские чиновники сразу же поняли, что речь идет о случае необычайном, и Карл VI послал к Фламе-лю своего главного дознавателя, сира де Крамуази. Я процитирую сочинение «Сокровищница галльских и французских изысканий и древностей» («Tresor de Recherches et Antiquites Gauloises et Francoisesз») Пьера Бореля, королевского советника и придворного лекаря в 1655 году: «И вот слух о богатствах Фламеля достиг ушей короля, каковой послал к нему г-на де Крамуази, главного дознавателя своего, дабы выяснить, правда ли то, о чем ему рассказали; но тот нашел Фламеля в нищенстве, даже посуда у него была глиняная. Однако легенда гласит, будто Фламель во всем признался ему, сочтя его человеком честным, и подарил целую колбу с порошком, которую в этой семье, говорят, долго хранили, отчего и вынужден он был оберегать Фламеля от разысканий короля».
Подкупив (если называть вещи своими именами) сира де Крамуази, Фламель спокойно продолжал свои занятия. Но в образе жизни его никаких перемен не произошло: он жил, как подобает мел-кому ремесленнику, вместе со своей Перенеллой вплоть до ее смерти: она скончалась либо в 1397, либо в 1404 году и была похоронена на кладбище Невинных младенцев. Сам же писарь достиг возраста восьмидесяти лет. Предоставим здесь слово замечательному историку прошлого века Вале де Виривилю, который широко известен превосходными работами о Жанне д'Арк и публикацией «Хроники Девы» («Chronique de la Pucelle»). Вале де Виривиль также интересовался Фламелем, и вот что он говорит о нем: «Дом его «Большой Конек» лишился и своего конька, и многих скульптур, и античных украшений. Но он по-прежнему существует: это дом номер 51 по улице Монморанси, и все могут увидеть там старинную надпись: «Мы, мужчины и женщины, живущие трудом своим и пребывающие под кровом дома сего, построенного в году 1407 от Рождества Христова, почитаем за долг каждый день возносить молитву Господу, читая «Отче наш» и «Аве Мария», дабы милосердием Божьим не были оставлены несчастные умершие грешники. Аминь».
«Никола Фламель умер в 1418 году, — продолжает историк, — когда слава и состояние его продолжали расти. Место для могилы он приобрел себе в самой церкви Сен-Жак-ла-Бушери. Мы знаем это по одной из многочисленных статей его изумительного завещания, согласно которому он завещал почти все свое имущество приходу Сен-Жак-ла-Бушери (детей у него не было). Помимо этого главного распоряжения в завещании перечисляется большое количество даров, что свидетельствует о его удивительной щедрости».
Многие авторы, отвергая любое предположение об алхимии, пытались доказать, что богатства Фламеля — не более чем легенда; к несчастью для них, нотариально заверенные акты о его многочисленных владениях служат неоспоримым доказательством это-го колоссального состояния. Другие утверждали, будто превосходный мастер своего дела вполне мог приобрести дома и участки на доходы от торговли, — абсурдность этой версии очевидна для всех, кто знаком с жизнью мелких ремесленников в средние века. Наконец, некоторые объявили его ростовщиком или выдвинули обвинение в том, что он присвоил какое-то золото, принадлежавшее евреям. Луи Фигье превосходно ответил на подобные инсинуации: «Выдумки эти не подкрепляются никакими доказательствами. Более того: все, что история сообщает нам о характере и поступках Фламеля, позволяет полностью очистить его память от таких обвинений». Итак, перед нами человек, который, по собственному признанию, стал заниматься алхимией и нажил благодаря ей огромные богатства. Соответствует ли это усвоенному нами понятию об алхимии? Ведь трансмутация металлов считалась лишь ступенькой к обретению бессмертия. Мы ответили бы на этот вопрос отрицательно, если бы история Фламеля этим и завершилась — я имею в виду его смерть. Но в том-то и дело, что история Фламеля имеет продолжение, как и в случае с графом Сен-Жерменом, а также некоторыми другими великими адептами.
Путешественник Поль Люка, живший в XVII веке, описывая свою поездку по Малой Азии, рассказывает, в частности, следующее: «В Бурну-Баши у меня была долгая беседа о герметической философии с одним узбекским дервишем, этот житель Леванта сказал мне, что истинные философы обладают секретом продления земного существования своего до тысячи лет и могут уберечься от любой болезни. Тут я завел речь о прославленном Фламеле, который, невзирая на философский камень, умер окончательно и бесповоротно. Услышав это имя, дервиш стал смеяться над моей простотой. Я уже почти поверил ему, а потому чрезвычайно изумился, видя, как он встретил мои слова, Заметив мое удивление, он спросил меня насмешливо: неужто я действительно так глуп, чтобы поверить в кончину Фламеля, «Нет, нет, — сказал он мне, — вы ошибаетесь. Фламель жив. Ни он сам, ни жена его еще не изведали, что такое смерть. Трех лет не прошло, как я расстался с ними обоими в Вест-Индии, это один из моих лучших друзей». Позже дервиш сообщил Полю Люка новые подробности: «Слава часто вредит человеку, но мудрец знает, как избежать неприятностей. Фламель хорошо понимал, что его в конечном счете — едва станет известно, что он добыл философский камень, — заточат в тюрьму. В самом скором времени его уличили бы в знании сей науки, ибо щедростью своей он привлек слишком большое внимание. Ему удалось скрыться от преследований, публично объявив о смерти своей и жены. По его совету она будто бы слегла от смертельной болезни, а когда возвещено было о ее кончине, находилась уже в Швейцарии, исполняя приказ мужа и ожидая его там. Вместо нее погребено было полено, причем похороны состоялись с соблюдением всех церемоний и в той часовне, которую она сама возвела. Затем Фламель использовал такую же хитрость и, поскольку за деньги можно получить все, без большого труда подкупил как лекарей, так и священников. Он оставил завещание с наказом похоронить его рядом с женой, на их могиле поставили надгробье в виде пирамиды, Сей истинный мудрец был уже на пути к супруге своей, когда второе полено упокоилось в часовне. С той поры оба стали вести сугубо философскую жизнь, переезжая из одной страны в другую. Вот подлинная история Никола Фламеля, так что не верьте глупым россказням, которые ходят в Париже, где почти нет людей, познавших настоящую мудрость.»
Существует множество других свидетельств того, что Фламель не умер. Любопытно, что все они совпадают в одном: супружеская пара будто бы удалилась в Вест-Индию после, того, как философ приехал в Швейцарию к Перенелле, которая опередила его в «смерти», чтобы подготовить все необходимое для долгого путешествия.
Я не могу сказать ничего определенного по этому поводу. С точки же зрения простой трансмутации здесь впервые появляется возможность дать утвердительный ответ. В моем исследовании жизни Альберта Великого, Арнальдо де Виланова и Раймунда Луллия мне не удалось обнаружить ничего, что подтвердило бы их уверения, будто они создали золото. В отношении Фламеля ситуация совершенно иная: источником его колоссальных богатств не могло быть ничто, кроме искусства Гермеса,
Поэтому ответ мой будет таким: да, более чем вероятно, что Никола Фламель нашел философский
камень.
Правда, это «более чем вероятно» меня не вполне устраивает: я хотел бы располагать полной уверенностью, чтобы признать себя вполне убежденным. Вот почему я приглашаю вас следовать за мной далее по цепи времен, которая приведет нас прежде всего к Василию Валентину, немецкому монаху-бенедиктинцу.
|
|
Читайте в рубрике «Алхимики»: |